новые галерейки

http://dan-galleries.dreamwidth.org/
.............
Заводить новые люблю, но вот поддерживать их... И времени не хватает, и адреса часто теряю... Польза от этого занятия есть - приходится пересматривать старые репродукции, находить ошибочки в них, убирать лишнюю грязь (лишнюю! а так я грязцу люблю, и следы пальцев на картинках, и небрежность, если не мешает...) Иногда полезно, устраивая натюрмортик, кинуть в него какой-то симпатичной вещичкой, чтобы сама в нем устроилась, смайл
Нужно признать, однако, что долго кидать приходится, а часто и отказываться от этого хулиганства
Цельность и хаос где-то рядом друг с другом, болтовня и минимализм соседствуют... Думал о "монологизме". В не интересном для меня пределе это "поток сознания" или просто симпатичный треп о том, о сём. Был такой неплохой автор Конецкий, он умел "болтать" очень симпатично. Но тут свободы мало, я сторонник всего этого дела, но называю это - "монологичностью". Требования к монологу очень высоки, одной свободой трёпа не обойдешься. Но это долгий разговор. Только два слова. Есть для монологичности на поверхности лежащие угрозы - ницшеанство, нарциссизм и глупость, а союзник, который на ум пришел сразу - ирония, конечно, самоирония. Не любовь к себе, а поглощающее внимание, идея интроверта. Ладно, пока всё.

(no subject)

Лучше быть лысым, чем причесывать самого себя
Лучше умереть стоя, чем на коленях
Лучше не писать - "как", а только - "так!"

pessima

Молодость не побеждает, она лишь многое отодвигает в дальний угол.
В старости отодвинутое возвращается с новой силой.
Обычно к пятидесяти годам, если не совсем дурак, все печальное и страшное можно уже предвидеть. Тень лежит на всём. Но человек так устроен, что умеет ускользать, и по мере приближения границы света и тени, переползать к свету. Но и в тени еще не умерла жизнь, только смотри на мир с высоты!
Но чем ниже спускаешься, тем картинка печальней.
Тогда съешь тортик, запей чаем... или выпей винца, и мир покажется теплей и чище.
Но в сущности, програмка для хосписов.
/////////////////////////
Когда людям нечего сказать, или им страшно, то объединяются. НО жизнь не коммунальная квартира. Только любовь и сочувствие объединяют, все остальное обман или бред. (к проблемам современности, если угодно, тоже относится) {{Ответ на призывы что-то подписать.}}

Фрагментик (временно здесь)

...Он уже совсем угасал, редко приходил в сознание, полусидел, почти скелет, черный пустой рот, высохший язык… Он давился кашей, после каждого глотка раненой птицей вытягивал шею, смотрел на что-то впереди себя, видное только ему. Лампа чадила, огонек жадно хватал и поглощал воздух, который торопливыми струями втягивался в пространство, ограниченное светлым стеклом, над входом трепетал и плавился, дрожал, мерцал, и только оставался незыблемым раскаленный круг стекла, край, заколдованный ход сквозь время.
– Так что же все-таки остается?..
Я не хотел причинить ему боль, но мне нужно было знать, и только он мог помочь мне, потому что многое понимал, и был похож на меня. В то время я пытался поверить в бога, в сверхъестественное существо, которое якобы произвело нас, и властвует, определяет нашу жизнь, оставив нам свободную волю… Но какая же тут воля, где она свободная, ей места в жизни нет, рождаешься не по своему желанию, и умираешь – вопреки ему тоже… Вера же, возникающая от страха перед жизнью и смертью, меня только отталкивала и унижала. И я готов был согласиться с бессмысленностью существования, но все-таки вопрос теплился – что же останется, здесь, на земле, иное меня никогда не волновало. Там, где я – не единый, весь, с моими костями, мясом, страхом, грехами, угрызениями, болью, гордостью… там продолжения быть не может, урезанные эти радости, розовые, бестелесные, лживы и не интересны, равносильны смерти.
И я всё чего-то добивался от отца, стараясь пробиться сквозь оболочку горечи и страха, все эти его «нигде, ничто не останется…»
Он долго не отвечал, потом поднял на меня глаза, и я увидел, как белки возвращаются из глубины, из темноты, куда опустились… заполняют глазницы, угловатые дыры в черепе, обтянутом желтоватой износившейся кожей… цвет взятый природой из старых голландских работ, где впаяны в грунт тяжелые свинцовые белила…
– Останутся – листья, вот!
Он выкрикнул, и мгновение подумав, или просто замерев, потому что вряд ли ему нужно было думать, высказал то, что давно знал:
– И трава. И еще стволы деревьев, хотя им гораздо трудней, они уязвимы.
……………………………………..
И теперь я вслед за ним повторяю, уверенно и решительно. И от меня останется, да – трава. И листья, и стволы деревьев. Я бы, подумав, добавил еще – небо, потому что знаю, каким оно было в два момента… нет, три, которых никто, кроме меня не видел, не заметил на земле, а они были… но не запомнил их настолько глубоко и остро, чтобы не думая выкрикнуть первым заветным словом. То, что говоришь, подумав, ложно или случайно, и не имеет значения. Трава бездумна, ни шума ни крика, она везде, преодолевая, не пренебрегая трещинами, шрамами земли, пирамидами, бесшумно поглощает, побеждает, не сопротивляясь, всегда… И я, как он, уйду в траву, в листья, они живы вечно, хотя их жгут, разносит ветер, сбивает в грязь дождь – неистребимы они.
И я буду жить – в них, и, может, в стволах, если мне повезет. И немного в зверях, которые пробегают мимо вас, вы внушаете им страх, и потому я с ними. Всем на земле внушаете. Это некоторым, может, и лестно, но грязно.